Космическая трилогия [сборник] - Клайв Льюис

— А вы не собираетесь искать вора? — спросил Марк.

— Вора? — спросил Уизер. — У меня нет сведений о том, что тело ограблено.

— Того, кто украл бумажник.

— Ах, бумажник!.. Понятно, понятно… Следовательно, вы обвиняете в краже одного или нескольких сотрудников института?

— Да Господи! — закричал Марк. — А сами вы что думаете? По-вашему, я там был? Может, я и убил?

— Я очень попросил бы вас не кричать, мистер Стэддок, — сказал ИО. — Прежде всего, это невежливо, особенно при даме. Насколько мне припоминается, никаких обвинений мы не выдвигали. Лично я пытался порекомендовать вам определенную линию поведения. Я уверен, что мисс Хардкасл со мной согласна.

— Мне все одно, — сказала Фея. — Не знаю, чего он орет, когда мы хотим его выручить, но дело его. Некогда мне здесь околачиваться.

— Нет, вы поймите… — сказал Марк.

— Прошу вас, возьмите себя в руки, мистер Стэддок, — сказал Уизер. — Как я уже неоднократно говорил, мы — единая семья и не требуем от вас формальных извинений. Все мы понимаем друг друга и одинаково не терпим… э-э-э… сцен. Со своей же стороны позволю себе заметить, что нервная неустойчивость навряд ли вызовет благоприятную реакцию у нашего руководства.

Марк давно перестал думать о том, возьмут его или нет, но сейчас понял, что увольнение равносильно казни.

— Простите, сорвался, — сказал он. — Что же вы мне советуете?

— Сиди и не рыпайся, — сказала Фея.

— Мисс Хардкасл дала вам превосходный совет, — сказал ИО. — Здесь вы у себя дома, мистер Стэддок, у себя дома.

— Да, кстати, — сказал Марк. — Я не совсем уверен, что жена приедет — она прихворнула…

— Я забыл, — сказал ИО, и голос его стал тише, — поздравить вас, мистер Стэддок. Теперь, когда вы видели его, мы ощущаем вас своим в более глубоком смысле. Несомненно, вы не хотели бы оскорбить его дружеские… да что там, отеческие чувства… Он очень ждет миссис Стэддок.

— Почему? — неожиданно для самого себя спросил Марк.

— Дорогой мой, — отвечал Уизер, странно улыбаясь, — мы стремимся к единству. Семья, единая семья… Вот мисс Хардкасл скучает без подруги, — и, прежде чем Марк опомнился, он встал и зашлепал к дверям.

Марк закрыл за собой дверь и подумал: «Вот, сейчас. Они оба там». Он кинулся вниз, выскочил во двор, не задерживаясь у вешалки, быстро пошел по дорожке. Планов у него не было. Он знал одно: надо добраться до дому и предупредить Джейн. Он даже не мог убежать в Америку — он знал из газет, что США горячо одобряют работу ГНИИЛИ. Писал это какой-то бедняга вроде него. Но то была правда — от института нельзя скрыться ни на корабле, ни в порту, нигде.

Когда он дошел до тропинки, там, как и вчера, маячил высокий человек, что-то напевая. Марк никогда не дрался, но тело его было умней души, и удар пришелся прямо по лицу призрачного старика. Вернее, удара не было. Старик исчез.

Сведущие люди так и не выяснили, что же это означало. Быть может, Марк так измучился, что ИО просто мерещился ему. Быть может, сильная личность в полном разложении обретает призрачную вездесущность (чаще это бывает после смерти). Быть может, наконец, душа, утратившая благо, получает взамен, хотя и на время, суетную возможность умножаться в пространстве. Как бы то ни было, старик исчез.

Тропинка пересекала припорошенное снегом поле, сворачивала налево, огибала сзади ферму, ныряла в лес. Выйдя из лесу, Марк увидел вдалеке колокольню; ноги у него горели, он проголодался. На дороге ему повстречалось стадо коров, они пригнули головы и замычали. Он перешел по мостику ручей и, миновав еще один луг, добрался до Кортхэмптона, откуда и ходил автобус.

По деревенской улице ехала телега. В ней между матрасами, столами и еще какой-то рухлядью сидела женщина и трое детей, один из которых держал клетку с канарейкой. Вслед за ними появились муж и жена с тяжко нагруженной коляской, потом — машина. Марк никогда не видел беженцев, иначе он сразу понял бы, в чем дело.

Поток был бесконечен, и Марк с большим трудом добрался до автобусной станции. Автобус на Эджстоу шел только в двенадцать пятнадцать. Марк стал бродить по площадке, ничего не понимая, — обычно в это время в деревне было очень тихо. Но сейчас ему казалось, что опасность — только в Бэлбери. Он думал то о Джейн, то об яичнице, то о черном, горячем кофе. В половине двенадцатого открылся кабачок. Он зашел туда, взял кружку пива и бутерброд с сыром.

Народу там почти не было. За полчаса, один за другим, вошли четыре человека. Поначалу они не говорили о печальной процессии, тянувшейся за окнами; они вообще не говорили, пока человек с лицом, похожим на картошку, не сказал неизвестно кому: «А я вчера Рэмболда видел». Никто не отвечал минут пять, потом молодой парень сказал: «Наверное, сам жалеет». Разговор о Рэмболде шел довольно долго, прежде чём хоть кто-нибудь коснулся беженцев.

— Идут и идут, — сказал один.

— Да уж… — сказал другой.

— И откуда берутся… — сказал третий.

Понемногу все прояснилось. Беженцы шли из Эджстоу. Одних выгнали из дому, других разорил бунт, третьих — восстановление порядка. В городе, по всей видимости, царил террор. «Вчера, говорят, штук двести посадили», — сказал кабатчик. «Да, ребята у них… — сказал парень. — Даже моему старику въехали…» — он засмеялся. «Им что рабочий, что полицейский», — сказал первый, с картофельным лицом. На этом обсуждение застопорилось. Марка очень удивило, что никто не выражал ни гнева, ни сочувствия. Каждый знал хотя бы одного беженца, но все соглашались в том, что слухи преувеличены. «Сегодня писали, все уже хорошо», — сказал кабатчик. «Кому-нибудь всегда плохо», — сказал картофельный. «А что с того? — сказал парень. — Дело, оно дело и есть». — «Вот и я говорю, — сказал кабатчик, — ничего не попишешь». Марк слышал обрывки собственных статей. По-видимому, он и ему подобные работали хорошо; мисс Хардкасл переоценила сопротивляемость «простого народа».

Автобус оказался пустым, все двигались ему навстречу. Марк вышел на Маркет-стрит и поспешил к дому. Город совершенно изменился. Каждый третий дом был пустым, многие витрины — заколочены. Когда Марк добрался до особняков с садиками, он увидел почти на всех белые доски, украшенные символом ГНИИЛИ — голым атлетом с молнией в руке. На каждом углу стоял институтский полисмен в шлеме, с дубинкой и с револьвером на ремне. Марк надолго запомнил их круглые, белые лица, медленно двигающиеся челюсти (полицейские жевали резинку). Повсюду висели приказы с подписью: «Феверстон».

А вдруг и Джейн ушла? Он почувствовал, что этого не вынесет. Задолго до дома он проверил, в кармане ли ключ. Дверь была заперта. Значит, нет Хатчинсонов, с первого этажа. Он отпер дверь и вошел. На лестнице было холодно, на площадке — темно. «Джейн!» — крикнул он, входя в квартиру и не надеясь ни на что. На коврике, еще перед дверью, он увидел пачку нераспечатанных писем. Внутри все было прибрано. Кухонные полотенца не сохранили ни капли влаги, хлеб в корзинке зацвел, молоко давно скисло. Уже понимая, он бродил по комнатам, тихим и трогательным, как все покинутые жилища. Он сердился; он искал записку; он пошел посмотреть письма, но почти все были от него. Вдруг в передней он заметил надорванный конверт письма, адресованного миссис Димбл, туда, в ее домик. Значит, она была здесь! Эти Димблы всегда его недолюбливали. Наверное, увезли Джейн к себе. Надо пойти к Димблу, в его колледж.